Неточные совпадения
Так же несомненно, как нужно отдать
долг, нужно было держать родовую
землю в таком положении, чтобы сын, получив ее в наследство, сказал так же спасибо отцу, как Левин говорил спасибо деду за всё то, что он настроил и насадил.
Теперь только истинно и ясно чувствую, что есть какой-то
долг, который нужно исполнять человеку на
земле, не отрываясь от того места и угла, на котором он постановлен.
— Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им свою
землю исполу. [«Отдать
землю исполу» — отдавать
землю в аренду за половину урожая.] Я считал это своим
долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает, хотя другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
Самгин брезгливо подумал, что, наверное, многие из этих инструментов исполнения воинского
долга разрубали черепа людей, отсекали руки, прокалывали груди, животы, обильно смачивая кровью грязь и пыль
земли.
Следя за ходом своей собственной страсти, как медик за болезнью, и как будто снимая фотографию с нее, потому что искренно переживал ее, он здраво заключал, что эта страсть — ложь, мираж, что надо прогнать, рассеять ee! «Но как? что надо теперь делать? — спрашивал он, глядя на небо с облаками, углубляя взгляд в
землю, — что велит
долг? — отвечай же, уснувший разум, освети мне дорогу, дай перепрыгнуть через этот пылающий костер!»
Он арендовал у помещиков
землю и сам покупал, а обрабатывали ему мужики эту
землю за
долг, из которого никогда не могли выйти.
— Запомнит
дольше, — заметил Митя. — Женщину я люблю, женщину! Что есть женщина? Царица
земли! Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Помнишь Гамлета: «Мне так грустно, так грустно, Горацио… Ах, бедный Иорик!» Это я, может быть, Иорик и есть. Именно теперь я Иорик, а череп потом.
Никто не занимался ни огородничеством, ни хлебопашеством, никто не сеял, не жал и не собирал в житницы, но все строили дома, хотя бы и в
долг; все надеялись на то, что пост Ольги в конце концов будет городом и захваченная
земля перейдет в собственность, после чего ее можно будет выгодно продать.
Старушка, бабушка моя,
На креслах опершись, стояла,
Молитву шепотом творя,
И четки всё перебирала;
В дверях знакомая семья
Дворовых лиц мольбе внимала,
И в
землю кланялись они,
Прося у бога
долги дни.
«Если бы закон, — говорит он, — или государь, или какая бы то ни было другая власть на
земле принуждали тебя к неправде, к нарушению
долга совести, то будь непоколебим.
Куропатка с подбитым крылом, упав на
землю, спасается быстрым бегом, иногда даже уходит от поиска собаки: бывает, что, после
долгих отыскиваний, нападешь снова на собравшуюся стаю и тут же найдешь подбитую куропатку.
И этот лес, так поверхностно, недостаточно мною описанный, эту красу
земли, прохладу в зной, жилище зверей и птиц, лес, из которого мы строим дома и которым греемся в
долгие жестокие зимы, — не бережем мы в высочайшей степени.
Они бродят по грязи, около луж, на вспаханных полях, где иногда вязнут по брюхо, несмотря на
долгие свои ноги, и где длинными, кривыми носами, запуская их по самую голову, достают себе из размокшей
земли хлебные зерна и всякого рода червей и козявок.
В это время они уже весьма неохотно поднимаются с
земли; летят очень тяжело и медленно и, отлетев несколько сажен, опять садятся, выдерживают
долгую стойку собаки, находясь у ней под самым рылом, так что ловчивая собака нередко ловит их на месте, а из-под ястреба [Это выражение буквально точно, но относится уже к травле перепелок ястребами.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в
землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже
долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Павел молчал. Перед ним колыхалось огромное, черное лицо толпы и требовательно смотрело ему в глаза. Сердце стучало тревожно. Власову казалось, что его слова исчезли бесследно в людях, точно редкие капли дождя, упавшие на
землю, истощенную
долгой засухой.
Николай вел с ними
долгие и тихие беседы, всегда об одном — о рабочих людях
земли.
У него в роте путем
долгого, упорного труда был выработан при маршировке особый, чрезвычайно редкий и твердый шаг, причем солдаты очень высоко поднимали ногу вверх и с силою бросали ее на
землю. Это выходило громко и внушительно и служило предметом зависти для других ротных командиров.
Соборная площадь кипит народом; на огромном ее просторе снуют взад и вперед пестрые вереницы богомолок; некоторые из них, в ожидании благовестного колокола, расположились на
земле, поближе к полуразрушенному городскому водоему, наполнили водой берестяные бураки и отстегнули запыленные котомки, чтобы вынуть оттуда далеко запрятанные и
долгое время береженные медные гроши на свечу и на милостыню.
Разумеется, он начал с того, что отказывался от жалованья, говоря, что готов послужить
земле безвозмездно, что честь, которую ему делают… понятие о
долге… наконец, обязанность…
Кадеты между тем рассеялись по лицу
земли, не уплатив
долгов, и Капотт окончательно прогорел.
Одет он был фантастически: в
долгую, до
земли, и преувеличенно-широкую размахайку цвета летучей мыши.
Эркель подал первый, и пока Петр Степанович, ворча и бранясь, связывал веревкой ноги трупа и привязывал к ним этот первый камень, Толкаченко всё это довольно
долгое время продержал свой камень в руках на отвесе, сильно и как бы почтительно наклонившись всем корпусом вперед, чтобы подать без замедления при первом спросе, и ни разу не подумал опустить свою ношу пока на
землю.
Долгое время ходили мы рядом взад и вперед по комнатам, не говоря ни слова, опустивши глаза в
землю, словно совестясь друг друга.
Лена очень обрадовалась, узнав, что теперь подошла новая реформа и ее отца зовут опять туда, где родилась, где жила, где любила ее мать, где она лежит в могиле… Лена думала, что она тоже будет жить там и после
долгих лет, в которых, как в синей мреющей дали, мелькало что-то таинственное, как облако, яркое, как зарница, — ляжет рядом с матерью. Она дала слово умиравшей на Песках няне, что непременно привезет горсточку родной
земли на ее могилу на Волковом кладбище.
«А, какая там жизнь!» или: «Живем, как горох при дороге!» А иные посмелее принимались рассказывать иной раз такое, что не всякий соглашался слушать. К тому же у них тянулась
долгая тяжба с соседним помещиком из-за чинша [Чинш (польск.) — плата, вносимая владельцу
земли за ее бессрочную наследственную аренду.], которую лозищане сначала проиграли, а потом вышло как-то так, что наследник помещика уступил… Говорили, что после этого Лозинские стали «еще гордее», хотя не стали довольнее.
Между этим домом и поселком шла давняя вражда и
долгая тяжба из-за чиншевых
земель.
И вдруг его обожгло. Из-за первого же угла, словно из-под
земли, вырос квартальный и, гордый сознанием исполненного
долга, делал рукою под козырек. В испуге он взглянул вперед: там в перспективе виднелся целый лес квартальных, которые, казалось, только и ждали момента, чтоб вытянуться и сделать под козырек. Он понял, что и на сей раз его назначение, как помпадура, не будет выполнено.
Ему хотелось отдать последний
долг покойнику и предать как можно скорее тело его
земле.
Сам Литвинов хотя кончил тем, что отдал большую часть
земли крестьянам исполу, т. е. обратился к убогому, первобытному хозяйству, однако кой в чем успел: возобновил фабрику, завел крошечную ферму с пятью вольнонаемными работниками, а перебывало их у него целых сорок, — расплатился с главными частными
долгами…
— Много дней слышали мы эти звуки, такие гулкие, с каждым днем они становились всё понятнее, яснее, и нами овладевало радостное бешенство победителей — мы работали, как злые духи, как бесплотные, не ощущая усталости, не требуя указаний, — это было хорошо, как танец в солнечный день, честное слово! И все мы стали так милы и добры, как дети. Ах, если бы вы знали, как сильно, как нестерпимо страстно желание встретить человека во тьме, под
землей, куда ты, точно крот, врывался
долгие месяцы!
— Когда умер отец — мне было тринадцать лет, — вы видите, какой я и теперь маленький? Но я был ловок и неутомим в работе — это всё, что оставил мне отец в наследство, а
землю нашу и дом продали за
долги. Так я и жил, с одним глазом и двумя руками, работая везде, где давали работу… Было трудно, но молодость не боится труда — так?
Всё вокруг густо усеяно цветами акации — белыми и точно золото: всюду блестят лучи солнца, на
земле и в небе — тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, — ясно видишь, что всему живому хочется как можно
дольше побыть на солнце, на воздухе, полном медового запаха цветов.
Мы разговорились. Я узнал, что имение, в котором я теперь находился, еще недавно принадлежало Чепраковым и только прошлою осенью перешло к инженеру Должикову, который полагал, что держать деньги в
земле выгоднее, чем в бумагах, и уже купил в наших краях три порядочных имения с переводом
долга; мать Чепракова при продаже выговорила себе право жить в одном из боковых флигелей еще два года и выпросила для сына место при конторе.
Долгов по поводу пьесы Татьяны Васильевны начал рассуждать о народе русском и столько навыдумал на этот народ в ту и другую сторону, что ему Офонькин даже заметил: «Это не так, этого не бывает». У Долгова была удивительная способность нигде ничего не видеть настоящего и витать где-то между небом и
землею.
Ржавым криком кричал на луговой низине коростель; поздний опрокинутый месяц тающим серпочком лежал над дальним лесом и заглядывал по ту сторону
земли. Жарко было от
долгой и быстрой ходьбы, и теплый, неподвижный воздух не давал прохлады — там в окна он казался свежее. Колесников устало промолвил...
Были
долгие эпидемии, были долго повальные болезни от трупов гадов и людей, и долго еще ходила армия, но уже не снабженная газами, а саперными принадлежностями, керосинными цистернами и шлангами, очищая
землю. Очистила, и все кончилось к весне 29-го года.
Он говорил ей о
долгих и тяжелых годах скитаний, когда, спасаясь от гнева своих братьев, от зависти Авессалома и от ревности Адонии, он принужден был под чужим именем скрываться в чужих
землях, терпя страшную бедность и лишения.
Отбелились холсты свежею юрьевой росою, выехал вместо витязя Егория в поле Иеремия пророк с тяжелым ярмом, волоча сохи да бороны, засвистали соловьи в Борисов день, утешая мученика, стараниями святой Мавры засинела крепкая рассада, прошел Зосима святой с
долгим костылем, в набалдашнике пчелиную манку пронес; минул день Ивана Богословца, «Николина батюшки», и сам Никола отпразднован, и стал на дворе Симон Зилот, когда
земля именинница.
Ослепительная фиолетовая трещина расколола тьму, и ночь содрогнулась удар грома оглушил
землю. Панический,
долгий грохот рычал, ворочался, ревел, падал. Снова холодный огонь молний зажмурил глаза Аяна; открыв их, он видел еще в беснующейся темноте залитый мгновенным светом пролив, превращенный в сплошную оргию пены и водяных пропастей. Вал поднял шлюпку, бросил, вырвал одно весло — Аян вздрогнул.
Любовь все-таки эгоизм; а в мои годы эгоистом быть непозволительно: нельзя в тридцать семь лет жить для себя; должно жить с пользой, с целью на
земле, исполнять свой
долг, свое дело.
Соизволеньем Божиим и волей
Соборной Думы — не моим хотеньем —
Я на престол царей и самодержцев
Всея Руси вступаю днесь. Всевышний
Да укрепит мой ум и даст мне силы
На трудный
долг! Да просветит меня,
Чтобы бразды, мне русскою
землеюВрученные, достойно я держал,
Чтобы царил я праведно и мудро,
На тишину Руси, как царь Феодор,
На страх врагам, как грозный Иоанн!
Голова Меркулова опять падает вниз, чуть не касаясь колен, и опять Меркулов просыпается с приторным, томящим ощущением в груди. «Никак, я вздремал? — шепчет он в удивлении. — Вот так штука!» Ему страшно жаль только что виденной черной весенней дороги, запаха свежей
земли и нарядного отражения прибрежных ветел в гладком зеркале речки. Но он боится спать и, чтобы ободриться, опять начинает ходить по казарме. Ноги его замлели от
долгого сидения, и при первых шагах он совсем не чувствует их.
Они начали злобно дергать, рвать, бить его, точно псы отсталого волка, выли, кричали, катались по
земле темною кучею, а на них густо падали хлопья снега, покрывая весь город белым покровом
долгой и скучной зимы.
Одиночеством ли развилась эта крайняя впечатлительность, обнаженность и незащищенность чувства; приготовлялась ли в томительном, душном и безвыходном безмолвии
долгих, бессонных ночей, среди бессознательных стремлений и нетерпеливых потрясений духа, эта порывчатость сердца, готовая, наконец, разорваться или найти излияние; и так должно было быть ей, как внезапно в знойный, душный день вдруг зачернеет все небо, и гроза разольется дождем и огнем на взалкавшую
землю, повиснет перлами дождя на изумрудных ветвях, сомнет траву, поля, прибьет к
земле нежные чашечки цветов, чтоб потом, при первых лучах солнца, все, опять оживая, устремилось, поднялось навстречу ему и торжественно, до неба послало ему свой роскошный, сладостный фимиам, веселясь и радуясь обновленной своей жизни…
Барыня. Нет, нет, пожалуйте сюда! Я говорила вам, что нельзя продавать
землю в
долг, и все вам говорили. А вас обманывают, как самого глупого человека.
— Поймите, что выходит: все, значит, плати подать, а некоторым начальство будет подать эту давать в
долг, и эти некоторые на наши-то грошики скупят
землю да и обратят всех нас, маломочных, в батраков себе.
Однако ж крестьяне нашли его столь неудобным и не согласным с их обычаями, что они решились распределить между собою всю сумму выкупа, как бы
долг, лежащий на общине, и разделить
земли по принятому обыкновению.
Надежда погасла. Ничего нового и особенно умного Егор не сказал; но была в его словах страшная убедительность, как в тех полуснах, что грезились губернатору в его
долгие одинокие прогулки. Одна фраза: «Народ желает» — очень точно выразила то, что чувствовал сам Петр Ильич, и была особенно убедительной, неопровержимой; но, быть может, даже не в словах Егора была эта странная убедительность, а во взгляде, в завитках сизых волос, в широких, как лопаты, руках, покрытых свежею
землею.
— Сын их единородный, — начал старик с грустною, но внушительною важностью, — единая их утеха и радость в жизни, паче всего тем, что, бывши еще в молодых и цветущих летах, а уже в больших чинах состояли, и службу свою продолжали больше в иностранных
землях, где, надо полагать, лишившись тем временем супруги своей, потеряли первоначально свой рассудок, а тут и жизнь свою кончили, оставивши на руках нашей старушки свою — дочь, а их внуку, но и той господь бог, по воле своей, не дал
долгого веку.